Вступление

Своего отца я называю "пахан". Он умный крепкий мужик родом с Урала и вполне соответствует такому прозвищу. Пахану оно, похоже, даже немного льстит.

Пахан дослужился до майора милиции в воспитательном отделе колонии строгого режима, а потом ушел в адвокатуру.
До подросткового возраста я не знала, кем и где он работал. Мама учила отвечать: "Папа военный".

Несколько раз, когда я была еще маленькой, какие-то прохожие, видя моего отца на улице, начинали его благодарить, а некоторые даже кланялись ему в пояс. На мои вопросы, кто эти люди, он отвечал мрачно: "Мои воспитанники". Я не понимала, что это значит, но не расспрашивала, предпочитая наблюдать. Подобострастно вел себя и наш сосед со второго этажа, «Юрка-мошенник», как за глаза называли его мои родители. Я была уверена, что мой пахан - очень важный человек.

Как-то пахан показывал мне патроны и орал, чтобы я никогда не кидала их в костер. Сын его сослуживца погиб, играя так, и он вернулся с похорон мальчика потрясенный и пьяный. Я запомнила это потому, что тогда первый раз ощутила тревогу пахана за мою жизнь. Я поняла, что он меня любит.
В детстве я играла зоновскими "выкидухами" - пахан забирал со службы домой найденные при обысках или сделанные заключенными под заказ ножи.

Иногда в отце просыпался зверь. Его психика была расшатана не меньше, чем у его воспитанников. Он внезапно (самым страшным было это "внезапно", потому что я, ребенок, не понимала, когда следует остановиться, а он не предупреждал) начинал дико кричать, избивать меня шнуром от пылесоса или тапочком, и это было очень больно.

Но все же мой пахан был «добрым ментом». Из рассказов его знакомых я знаю, что он пресекал произвол, спасал тех, кого собирались "обидеть" и был белой вороной среди своих сослуживцев.

Его уход в адвокатуру и из семьи произошел примерно в одно время. Мама его выгнала (по ее словам), он ушел сам (по его словам) - это неважно. Я сначала радовалась, потому что стало спокойнее, а потом сильно, сильно скучала по нему. Возможно, из-за этих событий во мне появился интерес к пенитенциарной системе. Когда отец только начинал адвокатскую практику, моими любимыми историями были его уголовные дела, хоть он и редко их рассказывал. В школе у меня была «пятерка» по праву. Я придумывала мрачные детективные истории о наркоманах и убийствах.
В семнадцать лет я слушала маме назло русский шансон - у меня были пластинки Высоцкого, Розенбаума, кассеты с песнями групп "Воровайки" и "Лесоповал". Меня интересовал арго, я пыталась понять, что значит то или иное слово.
Выпускным экзаменом в своей философской школе я выбрала историю. Тема моего сорокастраничного исследования звучала так: "Лагеря 20-х - 40-х годов XX века". Заключение было сравнительным анализом сталинских лагерей и колоний сегодняшних.
Я писала вдохновенно, стол был завален книгами А. И. Солженицына, Варлама Шаламова, справочниками и исследованиями о тюрьмах и колониях. Одну книгу мне дал дядя Боря - друг пахана, тоже адвокат. Ночами я варила чифирь на плите, используя "Один день Ивана Денисовича" Солженицына как поваренную книгу.
За резкий тон и критику современной системы наказаний в заключении комиссия преподавателей мне поставили "четыре".

Пахан отговорил меня поступать на юридический факультет, счел, что мне будет скучно  «в бумажках этих ковыряться». Но интересу к «тюремной» тематике и некоторыми познаниями о современной пенитенциарной системе я обязана человеку, который породил во мне этот интерес и дал мне все, что я имею сейчас - моему пахану. Поэтому эти рассказы я посвящаю ему.

Тетка

Лицо Наташки в шрамах - изрезано ножом. Сама она невысокая толстая смешливая женщина, у нее короткие темные волосы и хитрые глаза.

Лицо Наташке порезал какой-то ревнивец, которого она очень любила. Но она защищала его и объясняла эти шрамы своим неправильным поведением. Зубов у Наташки почти не было. Она объясняла, что делать миньет так намного удобнее. "Люблю пососать, а что?!" - искренне удивлялась она. - "Самое милое дело - за щекой погонять… Эх, щас бы..." и продолжала фантазировать вслух.

В изоляторе к Наташке прибились две молодые воровки-наркоманки, Ира и Алена. «Каштанку» Чехова они никогда не читали. Просто придумали, что у них семья, в которой Ира и Аленка - братья, а Наташка - тетка. Они все время орали: "Тетка, тетка", и это прозвище намертво к ней приклеилось.

Первые полгода заключения Тетка была безответной и скромной. Старшая камеры ее изводила от безделья. Курить Тетке разрешалось на верхнем шконаре (втором этаже шаткой двухъярусной железной кровати) у форточки, несмотря на то, что Наташка попала в тюрьму из больницы. На животе у нее была ножевая рана - жертва Наташки, перед тем, как отправиться в лучший мир, успела пырнуть ее тесаком. Наташка кое-как лазила наверх, а потом размазывала редкие слезы по лицу. Аккомпанементом ее рыданиям были вопли старшей по камере, чтобы она бросала курить, потому что сидеть ей еще долго, а здоровье она давно пропила.

Иногда же старшая, напротив, проникалась к Тетке симпатией и ставила в пример другим заключенным: "Посмотрите на Наташку! Шваль, алкашка конченая, а совесть-то у нее есть!"  От столь сомнительных комплиментов Наташка терялась и краснела, как девчонка, хотя ей было тридцать пять лет.
Наташке никто не носил передачи. Ее ребенок жил у родственников, и она не интересовалась его судьбой.
В жизни Тетки это было второй арест. В прошлый раз, «тем сроком», ее сожитель совершил убийство. Следователи пытались им вменить группу лиц по предварительному сговору. Почти год Наташка провела в следственном изоляторе, даже набила пять точек на руке (что значит "Один в четырех стенах"), но ее отпустили из зала суда с оправдательным приговором. Сожитель Наташки полностью взял вину на себя и сказал в суде, что запугал ее, чтобы она не сообщила о преступлении.

Видимо, Наташке нравился адреналин, потому что связывалась она только с плохими парнями. Точнее, редкими ублюдками.
Например, с еще одним ее любовником такая история приключилась.

Сидели они вдвоем дома, выпивали и беседовали. Потом почему-то приехала милиция и стала ломать двери. Наташкин друг взял большой нож, вышел из квартиры на лестничную площадку и убил двух милиционеров. Прибывшее подкрепление его, как водится, за такие фокусы арестовало.

Через пару дней звонит Наташе ее отец и спрашивает:

- Как дела, доча?

- Хорошо! - отвечает Наташка.

- А твой как?

- Нормально.

- Работает?

- Да.

- А кем он работает, кстати?

Наташа задумалась. Пауза затягивалась, и она произнесла первое слово, которое почему-то пришло ей в голову:

- Фрезеровщиком!

Папа помолчал в трубку и заметил:

- Да, видели мы с мамой по телевизору, как он ментов фрезерует!
 

Убийство, в котором Тетка оказалась замешана на этот раз, было очередным проявлением бессмысленной человеческой жестокости. 

Наташку и ее очередного друга с уголовным прошлым пригласила в гости подруга. Они выпили, поссорились, и началась потасовка. Подруга ударила Наташку ножом в живот, та озверела от боли и повалила ее на пол. Потом они с подельником задушили "мразь" простынкой и отнесли на кровать. Там она лежала и хрипела еще некоторое время. Наташка, рассудив, что не очухается - и ладно, выпила с другом еще много, много водки. Потом они посмотрели футбол и легли спать рядом с подругой. Наутро, обнаружив, что "мразь" уже холодная, убрали за собой все улики, вымыли пол от крови и следов и по-английски покинули квартиру.

Взяли их глупо. Хоть Тетка и просила любимого держать все в секрете, в тот же вечер, выпив, он похвастался какому-то собутыльнику, как ловко они с Наташкой разделались с "мразью". Видимо, друг не смог удержать в себе эту тайну, потому что на следующий же день их арестовали.

Здесь стоит отдать должное смекалке оперативников. Определив, что парочка в запое, добрые милиционеры поехали с ними в магазин, купили им водки и начали пить с ними в своей машине. Наташка с другом наперебой рассказывали подробности преступления, все вместе они смеялись, а оперативники им даже сочувствовали (вот влипли ребята!). И все им было интересно, просили показать: как душили-то?! Даже куклу приперли в отдел, не поленились. Здорово повеселились вместе... И фотографировали Наташку на память с куклой... И вроде бы какие-то бумаги они подписали добрым операм, перед тем как отрубиться.

Протрезвев, Наташка пришла в ужас. Она изменила первоначальные показания и брала вину на себя, потому что у ее друга уже было 15 лет «отсижено». На суде они с любовником поменялись нательными крестиками. Она гордилась своим решением. 

Но следователь тоже не дремал. Как-то он пришел к ней в тюрьму, протянул чистый лист и попросил расписаться... Наташка была изумлена такой наглостью и отказалась. Тогда следователь сказал, что рана была получена ею уже после драки с покойницей-подругой. Наташка выпучила глаза. 

- Так меня же арестовали почти сразу, - говорит. - Что ж меня, мусорилы ваши порезали?!

Следователь плюнул и ушел.

Свою потерпевшую Наташка проклинала каждый день и часами доказывала, что освободила землю от еще одной «мрази». Ложась спать, она приговаривала: "А эта сука сейчас в земле сырой.... Воскресни она сейчас, у!!! Я бы ее еще раз удавила! Той же простынкой! А потом еще раз!" 

Бесконечные одинаковые дни сливались в месяца. Тетка наглела с каждым днем. Обстановка в камере менялась. Смотрящую, которая издевалась над ней, забрали в хозотряд, и теперь Наташка сама унижала заключенных. Оказалось, что она люто ненавидит тех сокамерниц, от кого не отказались родные, всех, кому приносят передачи. Целыми днями Тетка резалась в «дурака» самодельными картами с подружкой и мрачно язвила. Ее перестала радовать даже передача «Такси».

В уголовном деле Наташки появлялись все новые подробности. Например, соседки "мрази" по коммуналке утверждали, что видели погибшую несколько раз на кухне уже после совершения преступления, и она была жива-здорова! Вот чудеса-то!
Мать же погибшей на одном из судебных заседаний выразила благодарность Наташке, что та ее избавила от пьяницы-дочки. Это очень разозлило прокурора. Несмотря на всю эту неразбериху, Наташку осудили на 10 лет, а ее подельника - на 12.

Ее любимый после приговора критически оглядел Тетку и заметил: "Ну, хоть не побухаешь лет десять. Может, протянешь".

После приговора она либо лежала лицом к стене, либо изливала злобу на окружающих.  Потом ее этапировали в колонию. Говорят, там Тетка ведет себя тише воды ниже травы. Многие потешаются, что она - убийца.

Нету тела - нету дела

Бабе Шуре лет пятьдесят пять, а выглядит она на все семьдесят. Тощая, высокая, короткие седые волосы, безумный взгляд, печать алкоголизма на лице. Всем желающим она по сто раз рассказывает свою историю и показывает документы уголовного дела.

Она убила соседа, ее сын это первым обнаружил и сдал мамку милиции заодно с трупом. На суде он был свидетелем обвинения, но исправно таскал ей передачи и ходил на свидания. Дали ей семь лет лишения свободы.

- Почему тебе переписку запретили? - спрашивают ее сокамерницы.
Она тяжело вздыхает и отвечает:
- Косяк за мной на тюрьме!

Оказывается, баба Шура написала сыну письмо, в котором просила выкрасть труп соседа из морга и сжечь.
Это заманчивое предложение она подкрепляла всегда актуальным доводом: "Нету тела - нету дела".
Цензор эту дерзкую схему изучила и переписку ей запретила. Над бабой Шурой еще долго смеялась вся тюрьма.

Как-то бабу Шуру и еще нескольких женщин вывели в медицинскую часть. В "стакане" (клетке) у кабинетов они просидели долго, решетка была закрыта на ключ и выйти из "стакана" никто не мог. Врачи не обращали на заключенных внимания, царила  предновогодняя суматоха.

Через минут сорок ожидания в коридор забежали сотрудники службы режима и воспитатель. Вид у них был злой.

Воспитатель, жирная блондинка лет сорока, помахивая дубинкой, заявила:

- Девочки, отдавайте по-хорошему.
Все переглянулись удивленно: "Что отдавать-то?"

Раздались матерные вопли и угрозы. Особенно лютовал начальник отдела режима. Аж слюной брызгал.

Баба Шура повернула к соседке голову и сказала философски:

- Вот. Сейчас будут бить. А за что???

Оказывается, из кабинета врача украли адаптер. Естественно, чтобы переделать на зарядку для телефона. "Это не зарядка, суки вы тупые!" - орали полупьяные режимники. - "Да мы вам такой шмон устроим... Все вылетит перед Новым годом... Твари! В тюрьме - воровать! У милиции - воровать!!!" (эта наглость их особенно возмущала).

Обыск затянулся на несколько часов. Баба Шура раздевалась и приседала на корточки и холодной душевой, а сотрудница службы режима, отвернувшись в сторону, сморкалась в платок.

Адаптер так и не нашли. Из-за обыска баба Шура пропустила ужин, но сокамерницы оставили ей тарелку баланды.
Когда она собиралась в колонию на семь лет, то заплакала и произнесла пророчески и горько: "Умру я там..."

Раньше сядешь - раньше выйдешь

О том, что эта худенькая малолетка скоро появится в тюрьме, подследственные узнали из новостей. По словам репортёра криминальной хроники, Олеся поразила всех цинизмом. На вопрос, сожалеет ли она о своих преступлениях, девушка ответила в телекамеру: «Какая теперь разница. Раньше сядешь – раньше выйдешь!».

 «Детей на мобильники кидать! У моего ребенка бы отняли телефон, да еще и с ножом! Я бы эту мразь не судила, а сразу придавила!» - горячилась Тетка. Другие возражали: «Да она сама – ребёнок! Только восемнадцать исполнилось. Тем более — наркоманка!».

Оказавшись в камере, Олеся заявила, что во всем созналась, судится в особом порядке и рассчитывает получить реальный срок – на момент ареста она уже находилась на условном*. Она оказалась коммуникабельной и веселой девчонкой. Несмотря на юный возраст Олеси, биография её была полна приключений.

Олеся была детдомовской. Когда она была подростком, её удочерила женщина, которую Олеся стала называть матерью. К этому возрасту Олеся обладала всеми вредными привычками, включая зависимость от опиатов.

Новая мама периодически оплачивала Олесе лечение в нарколожках** и просила устроиться на работу. Олеся то сбегала от неё к цыганам в табор, то веселилась со взрослыми мужиками, которые её обеспечивали. К одному из них она даже питала некое подобие уважения, но их отношения прервались. Причина была такова: он стал потерпевшим по её первому уголовному делу — шестидесятилетний научный работник, обладатель большой квартиры в центре города.

Однажды Олеся проснулась у него. Денег у неё не было совсем. Сожителя дома тоже не было. Пришлось забрать старый мобильный телефон своего благодетеля и все деньги, найденные в квартире. Этого было мало, поэтому Олеся сняла со стены картину «Морской пейзаж» и прихватила её с собой в ломбард. Чтобы спонсор не нервничал, Олеся оставила ему на столе записку «Мы забрали эту сучку, молись, чтобы она осталась в живых!». К вечеру деньги кончились, Олесе было стыдно перед своим кавалером. Она разбила пивную бутылку у входа в подъезд дома, изрезала себе руки и ноги осколками и окровавленная упала в объятья любимого. Олеся рассказала, что ей удалось вырваться и убежать от похитителей. Но без последствий эта авантюра не осталась: пока ее не было, спонсор уже сбегал в прокуратуру. Там возбудили дело о похищении человека. Когда Олеся увидела свою безграмотную записку в руках у следователя и поняла, что плод её фантазии превратился в вещественное доказательство, её разобрал дикий хохот. Следователь без труда распутал это незатейливое дело. «Морской пейзаж» XIX века вернуть не удалось, а в жизни Олеси появился условный срок.

Её престарелый любовник на суде вел себя не слишком адекватно. Стоя в клетке, Олеся краснела и жалела, что вообще связалась с таким занудой. Он постоянно перебивал участников процесса конструктивными на его взгляд предложениями и затягивал слушание. Требовал Олесю лечить от наркозависимости и аргументированно доказывал судье, что наркомания это болезнь. Свои тирады он перемежал сожалениями об утраченном навсегда «Морском пейзаже».

Судья даже пригрозила выставить его вон и ехидно поинтересовалась – что может связывать несовершеннолетнюю наркоманку и вполне уважаемого гражданина почтенного возраста. Тот сник. Олеся хотела пояснить судье, что сексуальных контактов между ними не было, и благодетель всего лишь мастурбировал на неё обнаженную, правда, практически каждый вечер. Но тот уже мямлил что-то о жалости к сиротке. Выглядело  это довольно жалко, и она решила смолчать.

Получив условный срок, Олеся вернулась к названой матери, но денег ей по-прежнему не хватало — ее доза составляла уже восемь граммов в сутки***, а это значит, что каждый день надо было где-то найти восемь тысяч рублей. Очередной отдых в ГНБ**** из угрозы превращался в слишком вероятное ближайшее будущее. Олеся принялась воровать продукты под заказ для магазинчиков и кабачков Петроградской стороны. Несмотря на то, что она была очень осторожной и помнила о камерах, в одном из магазинов на выходе ее остановили и молча отвели в подсобку. Там Олеся получила удар в грудь и упала на каменный пол. Над ней возвышалась девушка в тяжелых ботинках с металлическими носами.

«Бабушке на лекарства надо?» - спокойно спросила она. – «Или на наркотики?»

Дальнейшие минуты казались Олесе бесконечными и состояли из вспышек боли и тьмы. Девушка молча избивала ее ногами, потом охранник магазина выкинул Олесю на улицу и посоветовал обратиться в милицию.

Боль и обида кипели в Олесе. Пока переломанные ребра не срослись, она отлеживалась дома.  Покончив с воровством продуктов, Олеся пересела на велосипед и выдергивала сумки у зазевавшихся девушек и бабушек. Ее объявили в розыск уже несколько районов города, и тогда Олеся вновь переквалифицировалась — принялась забирать мобильные телефоны у школьников. Вначале она просила отдать трубку по-хорошему в подъезде. Если школьник ей отдавал телефон, Олеся благодарила и уходила. Если нет – угрожала. Один раз она пыталась отнять телефон у одного хилого школьника, но тот сильно ударил ее по голове сумкой с учебниками, и Олеся еле-еле уползла от него. Нож она с собой не носила, прекрасно понимая, что это – лишнее. Как правило, школьники равнодушно отдавали «трубки» и шли домой жаловаться родителям.

Как-то на улице ее узнали по ориентировке оперативники и кинулись за ней в погоню. Олеся описывала это так: «Я бегу, такая красивая, на каблуках, волосы назад… » Один все-таки ее догнал, за что был искусан. Олеся выла, шипела и орала так, что милиционеры решили, что она психически больна.

Еще на опознании потерпевшие ребята стали отводить от Олеси глаза, передавали ей в камеру сигареты и шоколад. Оказывается, практически все школьники на допросах в красках описывала, как сильная девушка им угрожала ножом, и как они перепугались. Вес Олеси составлял примерно сорок килограммов, роста она была небольшого. А ограбленные школьники были выше ее и крепче физически. Хотя они стали путаться в показаниях насчет ножа, Олеся признала вину полностью, потому что летом в следственном изоляторе было очень душно, и она хотела поскорее уехать в колонию. Ей дали шесть лет лишения свободы. Олеся напевала блатные песенки и смеялась громче обычного, но во сне плакала. И тут сама прокуратура потребовала пересмотра дела! По их мнению, наказание было слишком жестоким, так как при вынесении приговора суд не учел, что у Олеси ВИЧ.

Дело направили на пересмотр в ином составе суда. Олеся горько смеялась, жаловалась, что небо в клетку ей надоело, и не трепали бы уже нервы. Но все в камере увидели в этом перст Судьбы и принялись уверять Олесю, что срок ей непременно снизят. Первый месяц Олеся орала: «Да идите вы!», на протяжении еще двух – то же самое, но в ее глазах затеплилась надежда. Олеся давала себе обещания измениться, начала креститься на иконки и перестала скандалить напропалую.

Ее предыдущий поклонник не оставлял надежды спасти заблудшую душу Олеси и писал ей поучительные письма в изолятор. В них, помимо жалоб на нехватку денег, содержались упреки и воспоминания об их с Олесей совместной жизни. Впрочем, конверт для ответа он вкладывал. Олеся писала ему в том же духе – просила прощения, рассказывала о тяготах своей теперешней жизни и делилась своими планами – получить в колонии профессию, отрастить волосы, найти настоящих подруг.

Приговор суд оставил без изменений. Узнав об этом, Олеся закричала: «Суки вы, я так и знала!» и расхохоталась. До вечера она смотрела мультики у старшей на шконаре. После проверки она долго писала маме письмо, опустив голову, курила одну сигарету за другой и вдруг горько, по-детски жалобно зарыдала.

----------------------------------------------------------------------------------------------

*Согласно действующему законодательству, при совершении преступления на испытательном или условном сроке условный срок заменяют реальным, добавляют наказание за новое преступление и определяют общий срок путем частичного сложения.

**нарколожка – наркологическая клиника

***Зависимость от героина характеризуется в том числе быстрым привыканием организма к наркотику. Поэтому дозу приходится постоянно увеличивать, уже не ради «кайфа», а просто для того, чтобы не было «ломок». Из-за этого многие наркоманы умирают – пытаясь получить забытое удовольствие, вводят слишком большую дозу.

****ГНБ – городская наркологическая больница.

Рыба

Рыба получила такое прозвище благодаря остроумной сокамернице Кате. Та была единственной, кто не брезговал иногда ерошить ее немытые седые волосы, да еще и приговаривать: "Ты моя ры-ы-ы-ба!" с нежными интонациями из рекламного ролика.
Рыба, когда это слышала, заливалась сиплым булькающим смехом и смотрела на Катьку с восторгом. "Вы мне Рыбу не обижайте! – добавляла поучительно Катя. - А то Рыба вас всех порешит!"
Рыба оказалась в тюрьме из-за своего горячего нрава вкупе с алкоголизмом. Как-то вечером она заглянула в морозилку и обнаружила, что оттуда исчез большой кусок мяса. Это Рыбу расстроило, да так сильно, что взяв кухонный топорик, она убила им воришек - свою племянницу и ее мужа.
Рыба была настолько испитой, что алкоголем от нее разило целый месяц после ареста.
На вид ей было лет шестьдесят. Впрочем, у нее водился любовник, который передавал ей в ИВС вещи и сигареты. Удивительная порядочность, учитывая, что очереди в женские тюрьмы состоят из полубезумных от горя мамаш. Мужьям и любовникам, как правило, нет дела до своих невезучих подруг жизни. Даже после десятилетнего союза, в котором добытчиком денег являлась жена, нет гарантии, что твой благоверный донесет до тюрьмы хоть пачку прокладок.

Про своего друга Рыба никогда никому не рассказывала. Об уголовном деле – тоже. Писем никому не писала. Целыми днями она сидела за деревянным столом на лавке и молчала. Иногда она играла в шашки, иногда читала женские романы, иногда на ее глаза набегали слезы. Ночами Рыба оглушительно храпела. За это ее наказывали - сажали на ту же самую лавку, прибитую к полу, и она читала под тусклым светом лампочки те же романы, что и днем.
Если Рыбу сильно задевали сокамерницы, она начинала голосить что-то невнятное страшным визгливым голосом. С ней предпочитали не вступать в диалог. Бывало, Рыба притворялась глухой на одно ухо, чтобы не слышать обращенных к ней просьб и предложений - например, сделать уборку в камере, то есть подежурить.
В день, когда ей дали десять лет лишения свободы, с помощью казенных ножниц и станков сокамерница сделала Рыбе вполне приличную прическу в подарок. Седые лохмы смели и выкинули, а Рыба смотрела в обломок зеркальца и тихо мычала что-то довольное почти до отбоя. 

Байка с женской зоны в Чувашии

Мать приехала на длительное свидание к дочери, отбывающей наказание в Чувашии. Привезла сумки еды с собой, в том числе ананас.

Чувашские сотрудники милиции его в руках покрутили и говорят: «Мы цветы в горшках не принимаем!»

«Знаешь, мы когда собирались за говном, мы включали песню Эминема – ну ту, где он орет своей матери: «Иди на х.., мама, ты сука…»
Маша, 24 года

«После наркотиков такое состояние – депра, абстиненция… Я схватила нож и разрезала себе руку. Кровь льется, рука повисла. Я ее очень сильно разрезала. Мама спрашивает: «Ты пьяная? Под наркотой?» Я говорю: «Нет, я упала». Если бы она меня тронула или нагрубила мне, я бы ее убила, мне бы было пох.., что она – моя мама…»
Ника, 31 год

«Представь: у меня свадьба на сегодня назначена. Едем на машине в ЗАГС, я в платье, и меня кумарить начинает. Я говорю жениху – давай я сейчас быстро съезжу и вернусь. Он отвечает: «Уедешь сейчас – можешь не возвращаться». Все собрались, ждут – гости, родители… Я подумала – сейчас весь ЗАГС заблюю, на хрен… Позвонила, намутила, прямо в платье поехала к барыге, все сделала, звоню вечером жениху: «Ну так я приеду?» А он говорит: «Нет, уже не надо».
После этого я легла в нарколожку. Год лечилась, щас только шмаль курю с мамой и иногда диски ем…
А прихватили менты меня за старое дело. Я тогда еще торчала и в магазине украла духи «Шанс»… Ну в каком я состоянии была, если даже «пикалку» с них не содрала… На воротах они запищали, ну и все нормально, я на подписке, пролечилась, забыла об этом.
Сидим с мамой вечером, дуем, и тут в окна ОМОН вламываться начинает, у них операция, спецзахват какой-то воров… Мы с мамой ох..ли от такого прихода! Мама их матом кроет, орет, я шмаль в унитаз высыпаю, сливаю, она еще не сливается… Ну и вот – дали мне три месяца поселка за духи «Шанс».
Анна, 29 лет